| | Человеческий капитал
В экономике знаний всякий труд, будь то в перерабатывающей промышленности или в сфере услуг, содержит растущий компонент знаний. Однако знания, о которых здесь идет речь, не являются формализованными профессиональными знаниями, приобретаемыми в техникумах и институтах. Как раз наоборот: информатизация повысила в цене именно незаменимое, не поддающееся формализации знание. Растет спрос на знания, основанные на опыте, на сообразительность, способность к ориентации, самоорганизации и нахождению общего языка, иначе говоря на формы живого знания, приобретаемые в обиходном общении, принадлежащие к повседневной культуре.
Как именно трудящиеся будут вкладывать это знание в свой труд, нельзя ни заранее определить, ни предписать. Здесь требуется самоотдача, то, что на языке менеджеров именуется «мотивацией». Человек должен вкладывать в свой труд не профессионализм, а всего себя. От этого вклада зависит качество результатов его труда. Такое качество невозможно измерить общей мерой. Его оценка зависит от суждения начальника или клиентов. Любой труд все сильнее напоминает в этом отношении сферу услуг.
Труд, который начиная с Адама Смита считался общей для всех товаров основой стоимости, при таких условиях не поддается измерению в единицах времени. Уже не потраченное на работу время, а «компонент поведения» и мотивация выступают важнейшими факторами создания стоимости. Фирмы рассматривают их как свой «человеческий капитал». Вопрос о том, как капиталу завладеть человеком целиком и сделать его полностью «мобильным», был решен отменой фиксированного оклада: трудящиеся должны теперь сами стать предприятием и даже на крупнейших заводах (таких, как «Фольксваген» или «Даймлер-Крайслер») вынуждены сами заботиться о рентабельности своего труда. Конкурентная борьба вынуждает их принять давление логики рыночного сбыта за собственную внутреннюю мотивацию. На место наемного рабочего, получающего зарплату, приходит трудящийся-предприниматель, который сам заботится о своем образовании, повышении квалификации, медицинском страховании и т. д. Возникает «человек-предприятие». Место эксплуатации заступают самоэксплуатация и самосбыт со стороны «Я-АО», выгодные крупным фирмам — клиентам самопредпринимателей.
Капитал знаний
В отличие от человеческого капитала, капитал знаний — вещь отнюдь не новая. Применение знания в качестве капитала существует так же давно, как и промышленный капитализм. Только раньше это применение происходило в основном через использование «мертвого знания», овеществленного в машинах, приборах и процессах.
Однако сегодня капитализация знаний наталкивается на новые границы. Всякое формализуемое знание может быть отделено от своего материального и человеческого носителя, практически бесплатно размножено в компьютерной форме и без ограничений используемо в универсальных машинах. Чем шире оно распространяется, тем выше его общественная полезность. Напротив, его товарная стоимость по мере распространения падает, стремясь к нулю: оно становится доступным
всякому в качестве общего достояния. Подлинная экономика знаний была бы коммунизмом знаний, в котором обменные и денежные отношения отмирают за ненадобностью.
Поэтому, чтобы можно было продавать знания как товар и использовать как капитал, их нужно приватизировать и держать под замком. В главе II будет показано, как это трудно, дорого и в конечном счете неосуществимо.
Знания в принципе не приспособлены к тому, чтобы служить товаром. Затраты на их производство зачастую трудно определить, их стоимость как товара невозможно измерить общественно необходимым трудом, затраченным на их создание. Никто не может определить, где в социальном контексте начинается и где кончается труд по открытию новых знаний. Он может быть творческой деятельностью, хобби, занятием в свободное время. Кроме того, не существует отношения эквивалентности между формами знаний и содержанием знаний: одно знание невозможно заменить другим. Каждое из них может считаться несравнимой уникальной ценностью.
Но как раз эта несравнимость и была в конечном счете использована капиталом. Целью частных исследований почти всегда бывает обеспечение данной фирме монополии знаний, дающей ей монопольный доход. Размер ожидаемого дохода при этом куда важнее, чем общественная полезность созданного знания. Каждая фирма, вкладывая деньги в дорогостоящие рекламные кампании и инновации, стремится упредить другие в захвате монопольной позиции. Маркетинг и реклама порождают символические, эстетические и социальные ценности. В соединении с инновациями продукта они оттесняют на задний план уже существующие продукты и создают для фирмы рынок, где она на краткое время будет защищена от конкуренции с другими фирмами. Постоянно стремление хоть ненадолго обойти законы рынка. Постоянно стремление превратить «грозящее» изобилие в новые формы дефицита и с этой целью придать товарам несравнимую, неизмеримую, уникальную ценность художественных произведений, не имеющих эквивалента и потому предлагаемых на продажу по завышенным ценам.
Созданию максимального возможного всеобщего благосостояния предпочитается искусственное создание дефицита. Оно позволяет оптимально использовать капитал. Создание стоимости и создание богатства все более явно расходятся между собой, однако это не решает основных проблем капитализма, применяющего все меньше труда, распределяющего все меньше платежных средств, страдающего от переизбытка капитала и недостатка платежеспособного спроса, разваливающего несущее его общество, затраты на воспроизведение и структуру которого он пытается сэкономить, приватизируя и/или сокращая государственные службы, образование, медицинское и пенсионное страхование.
Что такое богатство?
Сейчас все более очевидно, что умножение денег в таком контексте не создает богатства; что прирост экономики, основанный на разграблении общественного достояния и ликвидации общинной жизни, порождает нищету, а не благосостояние; что понятие богатства отделяется от понятия стоимости товара и вопрос «что такое богатство?» должен быть поставлен заново. Лишь иная экономика может устранить оковы, которые погоня за увеличением стоимости налагает на удовлетворение человеческих потребностей и раскрытие человеческих способностей.
Именно об этом, в сущности, и идет речь в так называемом антиглобалистском движении. В нем демонстративно выражается сопротивление разрушению общественного достояния, катастрофической «модернизации» пороговых стран, протест против приватизации как знаний, так и его производства, а также общественного достояния в целом. Особенно эффективным и подрывным оказалось участие многочисленных деятелей Движения за «свободные программы» и «хакеров». Они оказывают сопротивление в важнейшей для капитала области, а именно в области производства, распространения, обобществления и передачи знаний. Они являются «диссидентами цифрового капитализма».
Превосходство создаваемого ими программного обеспечения доказывает, что люди наиболее полно раскрывают свой творческий потенциал тогда, когда, освободившись от необходимости увеличения стоимости и конкурентной борьбы, могут в свободном сотрудничестве применять свои знания и способности. В их практике обрисовываются те предпосылки, при которых общественные отношения знаний по поводу знаний могли бы стать фундаментом подлинного общества знаний. В отличие от общепринятых концепций, знания выступают у них не в виде овеществленного знания, т.е. как сведений и информации, а в виде общественной деятельности, создающей коммуникативные отношения, свободные от господства и подчинения.
Осознание того факта, что не инструментализация и подчинение, а свободное самораскрытие человека со всеми его незаменимыми особенностями стало основной производительной силой, должно, по идее, открыть путь «в новую эру, требующую новых понятийных, культурных и этических рамок» (Патрик Вивре).
О родстве науки и капитала
На карту поставлено здесь не только господство, которое прежде имел над людьми капитал посредством машин. На карту поставлена также гегемония господствующего научного мышления — конгнитивно-инструментальной рациональности — которая дала технике средства «порабощения и изнасилования» всего сущего (Петер Слотердайк).
Стоит поставить под вопрос инструментализацию всего живого и человечного, как под вопросом оказывается и понимание наукой самой себя и своего социального воздействия. Если общество благодаря новому определению понятия богатства заново определит себя в культурном и экономическом смысле, дух науки также должен получить новое определение. Ведь наука с древнейших времен была тесно связана с капиталом. Она пролагала ему путь, выводя за скобки чувственно воспринимаемый мир и интерпретируя действительность как систему, подчиняющуюся голой логике расчета, мыслимую чисто математически. Обессмысленные, электронно управляемые математические мыслительные процессы дали политической экономии возможность преобразовать общественные отношения посредством вычислительных абстракций. Они создали отрезанный от живого опытного знания, недоступный чувствам системный мир. Человек в нем предстает устарелым, не отвечающим новейшим требованиям, неприкаянным существом. Ему требуются химические и электронные протезы, чтобы справиться с технической окружающей средой. Проект «искусственный интеллект/искусственная жизнь» направлен на то, чтобы устранить биологическую ограниченность человека. Первопроходцы искусственного интеллекта — Минский, Моравец, Курцвейль, де Гарис — не скрывают своего презрения к человеческой «машине из плоти». Природа, считают они, наделила вид «человек» способностью отказаться от самого себя в пользу постбиологических форм жизни и разума, и более того: с помощью компьютерной обработки раствориться в космосе в качестве бессмертного духа.
То, что пишет Мойше Постоун о «форме капитала», можно отнести и к цели науки: «Ей свойственна мечта о внешней безграничности, фантазия свободы как полного освобождения от всякой материальности, от природы. Эта греза капитала становится кошмаром для всего того и для всех тех, от кого капитал пытается освободиться — для нашей планеты и ее обитателей»(2).
Вонон, июль 2004 г.
I. Нематериальный труд
1. «Человеческий капитал»
Мы живем в переходный период, когда существуют одновременно несколько способов производства. Промышленный капитализм, ориентированный на использование больших объемов овеществленного постоянного капитала все быстрее сменяется капитализмом постмодерна,
для которого сущностным является использование так называемого нематериального капитала. Его называют еще «человеческим капиталом», «капиталом знаний» или «интеллектуальным капиталом». Этот переходный период связан с новыми преобразованиями труда. Простой абстрактный труд, со времен Адама Смита трактовавшийся как источник стоимости, сменился трудом более сложным. Производительный труд, измерявшийся в единицах произведенного продукта за единицу времени, сменился так называемым нематериальным трудом, который уже не поддается измерению классическими способами.
В англоязычных странах говорят о возникновении knowledge economy и knowledge society, в немецкоязычных — о Wissensgesellschaft, а у французских авторов мы встречаем capitalisme cognitif и societe de la connaissance. Уже Маркс считал, что знания (knowledge) станут «крупнейшей производительной силой» и важнейшим источником богатства. «Труд в его непосредственной форме», измеримый и оцениваемый количественно, должен перестать быть мерой созданного богатства(3). Богатство должно зависеть в меньшей степени от «рабочего времени и количества затраченного труда» и в большей — от «общего состояния науки и прогресса технологии». «Непосредственный труд и его количество [исчезают] как определяющий принцип производства», превращаясь все больше в «хотя и необходимый, но подчиненный момент по сравнению с общим научным трудом». «Процесс производства» уже нельзя отождествлять с «процессом труда».
Здесь любопытна расплывчатость Марксовой терминологии. То он говорит об «общем состоянии науки», то об «общем социальном знании, knowledge», то о general intellect, то об «общих способностях человеческого мозга», то о «художественном, научном и прочем образовании индивида», достигаемом благодаря «увеличению свободного времени», образовании, влияющем «на производительность труда». Высвобождение времени «для полного развития индивида» может «рассматриваться с точки зрения непосредственного процесса производства как производство постоянного капитала (capital fixe). Постоянным капиталом является в этом случае сам человек (capital fixe being man himself)» (с. 599). Идея «человеческого капитала» обнаруживается, таким образом, уже в рукописях 1857—58 годов.
Я указал на расплывчатость Марксовой терминологии, потому что современные тексты по экономике и менеджменту пестрят столь же нечеткими формулировками: «нематериальная экономика», «когнитивный капитализм», «знания как важнейшая производительная сила», «наука как движущая сила экономики»... Что в точности подразумевается здесь под знаниями и наукой? Приведем две цитаты, несколько проясняющие дело: «Сегодня источником стоимости являются интеллект и воображение. Знание индивида важнее, чем рабочее время машины. Как носитель своего собственного капитала, человек составляет часть капитала предприятия»(4).
В этом примечательном тексте речь идет не о науке и не о научно-техническом знании, а об интеллекте, воображении и живом опытном знании, которые в совокупности и составляют «человеческий капитал». Эта терминология указывает на отход от когнитивизма и слепой веры в науку. Ведь научно-техническое знание принципиально отличается от живого опытного знания. Научно-техническое знание связано с формализованным и объективированным содержанием, которое по определению не может быть собственностью отдельного человека. Одно дело — «знать» грамматические правила, а совсем другое — обладать «знанием», позволяющим говорить на языке. Чтобы уметь говорить, нужно отказаться от когнитивного подхода к языку. Живое знание состоит из опыта и навыков, ставших интуитивной очевидностью и привычкой. Понятие интеллекта покрывает целый спектр способностей, от способности суждения и различения до душевной открытости и обучаемости новому, включая и способность связывать новое с уже наличным опытным знанием. Поэтому выражение «интеллектуальное общество» — наиболее адекватный перевод английского knowledge society.
А теперь вторая цитата. Это выдержка из текста неопубликованного выступления Норберта Бензеля, начальника отдела кадров в концерне Даймлер-Крайслер:
Сотрудники составляют часть капитала предприятия... Их мотивация и ноу-хау, гибкость, способность к новаторству и ориентация на клиентов — это сырье, из которого создаются новые продукты в виде услуг... Достижения отдельного работника все чаще измеряются не присутствием на предприятии, а достигнутыми целями и качеством результатов... А поскольку при оказании услуг значительную роль играет компонент поведения, то мы все больше учитываем в наших оценках также и социальную и эмоциональную компетентность сотрудника (5).
Бросается в глаза, что речь не идет ни о знаниях, ни о профессиональной квалификации. Для «сотрудников» одного из крупнейших мировых концернов важнейшими качествами оказываются поведение, развитие речи и воображения, а также самоотдача при решении поставленных задач. Все эти качества и способности присущи обычно тем, кто занят индивидуальными услугами и нематериальным трудом, не поддающимся количественному измерению, складированию, формализации и тем более овеществлению.
2. Труд - это работа над самим собой, самосозидание
Информатизация промышленного производства все чаще превращает материальный производительный труд в управление непрерывными потоками информации. Пользователь должен быть постоянно сосредоточен на управлении этими потоками, выказывая внимание и инициативу, которых от него невозможно потребовать приказом или инструкцией. Он должен сделать субъектом своего труда самого себя, обеспечить производство самого себя, постоянное самосоздание. Коммуникация и кооперация между пользователями принадлежат к самой сути такого труда. «Результаты обусловлены прежде всего системой и зависят от отношений между индивидами, — пишет Пьер Вельтц. — Решающую роль играет не общее количество труда, затраченное индивидами, а качество и релевантность коммуникации, завязывающейся в рамках производственной системы"(6). Труд уже невозможно измерить заранее заданными мерилами и нормами. «Сейчас уже нет возможности объективно определить задачу и оценить результат по отношению к поставленной задаче. Результат зависит непосредственно от людей». Для его достижения от людей требуется самоотдача. На жаргоне менеджеров это называется «мотивацией». Поскольку способ, которым нужно выполнять задание, не поддается формализации, его нельзя и предписать. Напротив, теперь предписывается субъективность, т. е. как раз то, что пользователь может произвести не иначе, как «вкладывая себя» в задание(7). Качества, которых невозможно добиться по приказу — это рассудок, умение справляться с непредвиденными ситуациями, распознавать и решать проблемы. «Затраченное на труд время уже не может считаться мерилом созданной стоимости. Самым важным является качество координации»(8).
Поскольку невозможно измерить произведенную индивидом работу и предписать средства и методы, ведущие к запланированному результату, руководители фирм прибегают к «руководству посредством целей»: они «ставят перед сотрудниками цели и предоставляют им самим решать, как этих целей достичь. Работа снова становится службой»(9), servitium, obsequium, какая причиталась сюзерену от вассалов до начала Нового времени(10).
Эти примеры помогают понять высказывания начальника отдела кадров Даймлера-Крайслера. Оказание услуг, нематериальный труд становятся господствующими видами труда, а материальный труд, напротив, оттесняется на обочину производственного процесса или просто перемещается в страны с более дешевой рабочей силой. И хотя без этого труда по-прежнему не обойдешься, а в количественном отношении он продолжает составлять львиную долю, он тем не менее становится «подчиненным моментом» производственного процесса. Сердцем создания стоимости становится нематериальный труд.
Нам важно было показать, что этот нематериальный труд в принципе базируется не на научно-технических знаниях исполнителей. Скорее, он коренится в способности общаться и кооперироваться с другими, способности, относящейся к общей культуре и не являющейся предметом обучения. В этом состоит важное различие между работниками мануфактур или заводов, управлявшихся по тэйлоровской системе, и работниками эпохи постфордизма. Первые должны были отбросить свою общую культуру, умения и навыки, чтобы подчиниться отупляющему, оболванивающему разделению труда с его бесконечным повторением одной операции. Об этом много написано, в особенности у Адама Фергюсона и Эндрю Юра, на которых опирается Маркс в «Капитале»(11). В1950—70 гг. подобное разрушение общечеловеческой компетенции, в особенности у сельскохозяйственных рабочих, повторилось в форме дисциплинарных мер почти тюремной строгости. Нужно было добиться, чтобы работник без вопросов, с регулярностью автомата, подчинялся требованиям промышленных агрегатов, задававших скорость и ритм производимых им однообразных действий.
Напротив, работники эпохи постфордизма должны привносить в производственный процесс весь свой культурный багаж, приобретенный в играх, командных состязаниях, конфликтах, дискуссиях, в занятиях музыкой, через участие в театральных представлениях и проч. Во всех этих занятиях в нерабочее время они развивают в себе живость ума, способность к импровизации и кооперации. Эта их личная сущность на пост-фордистских предприятиях вовлекается в трудовой процесс и эксплуатируется. Ян Мулье-Бутан называет такое «включение коллективного труда в категорию капитала, причем коллективного труда как живого труда, а не как мощи науки и машин» эксплуатацией второй степени. «Работник предстает уже не только обладателем своей привнесенной извне рабочей силы [т.е. определенных за него, вдолбленных работодателем умений], а продуктом самопроизводства, продолжающимся трудиться над самосозданием»(12).
К сходному выводу приходят Мюриэль Комб и Бернар Асп: «Сегодня уже не отдельные трудящиеся усваивают себе «культуру фирмы», а, напротив, фирмы отыскивают во «внешнем мире», в общей человеческой культуре, нужные им умения и способности»(13).
То, что фирмы рассматривают как «свой» человеческий капитал, — на самом деле бесплатный ресурс, «внешняя данность», которая возникла сама собой и продолжает производить самое себя. Фирмы лишь присваивают эту способность самосоздания и направляют ее в нужное им русло. Разумеется, этот человеческий капитал не чисто индивидуален. Самосоздание не возникает на пустом месте. Оно развивается на основе общей культуры и общего знания, распространяемых в процессе первичной социализации. Родители и воспитатели, школа и дальнейшее образование участвуют в создании general intellect, они делают доступным знание и информацию, а также умение объяснить, понять, найти общий язык с другим, все то, из чего состоит общая культура. Однако индивид должен сам усвоить эту культуру и сообразоваться с ней. Общество и его составляющие не могут производить самостоятельных субъектов. Они могут лишь создать и воспроизводить рамки, в которых субъекты в ходе своей социализации производят самих себя, используя язык и жесты, образцы понимания и примеры поведения, принятые в их культуре и обществе. Никакая институция не может за индивида выполнить работу обучения, овладения навыками и становления. Субъект никогда не задан социально; пользуясь выражением, примененным Морисом Мерло-Понти к сознанию, скажем: субъект дан самому себе как существо, которое должно сделать себя тем, что оно есть. Никто не может ни освободить его от этой обязанности, ни принудить к ней.
В следующей главе мы вернемся к этому подробнее. Знания, ставшие важнейшим источником создания стоимости, — это прежде всего живые знания на основе новаторства, коммуникации и постоянно заново импровизируемой самоорганизации. Живой труд знаний не порождает ничего ощутимо материального. Это, особенно в сетевой экономике, — труд субъекта, производящего самого себя как деятельность. Каждый пользователь в сетевом труде постоянно сообразуется с другими, и вводимые им данные запускают процесс, в котором общий результат индивидуально введенных данных намного превосходит их сумму. Пьер Леви сравнивает возникающий таким образом коллективный интеллект с «импровизированым полифонным хором»(14), с деятельностью, приспособляющейся к деятельности других, превосходящей и питающей ее и при этом порождающей общий результат, превышающий индивидуальные возможности участников.
Перед нами отличный пример так называемых положительных внешних эффектов (экстерналий) — коллективных результатов, которые возникают из взаимодействия индивидов и оказывают на это взаимодействие обратное положительное влияние. Положительные экстерналий всегда являются общеполезными, приносят пользу каждому из индивидов; предприятие не может производить их по заранее намеченному плану, их нельзя ни купить за деньги, ни превратить в частную собственность. Общее живое знание и бытовая культура относятся к положительным экстерналиям(15). Парадигма импровизирующего полифонного хора особенно хорошо приложима к виртуальным сообществам интернета, но является, по крайней мере потенциально, моделью для любой интерактивной, сетевой работы. Разделение труда на специализированные и иерархические задачи потенциально устранено, и возможным становится овладение и самоуправление средствами производства со стороны самих производителей. Таким образом, потенциально отменяется и различие между работниками и овеществленным трудом, а также между овеществленным трудом и его продуктом. Ведь средства производства допускают присвоение и могут стать общественным достоянием. Компьютер предстает универсальным и общедоступным орудием, благодаря которому всякое знание и всякая деятельность в принципе может становиться общественным достоянием. Как раз этот свободный доступ и это обобществление являются одновременно целью и практикой анархо-коммунистических сообществ, таких как Движение за свободные программы и Свободный интернет. Невольно вспоминается следующий пассаж из «Немецкой идеологии»:
Все прежние революционные присвоения были ограниченными; индивиды, самодеятельность которых была скована ограниченным орудием производства и ограниченным общением, присваивали себе это ограниченное орудие производства и приходили в силу этого только к новой ограниченности. Их орудие производства становилось их собственностью, но сами они оставались подчиненными разделению труда и своему собственному орудию производства. [...] При пролетарском присвоении масса орудий производства должна быть подчинена каждому индивиду, а собственность — всем индивидам. Современное универсальное общение не может быть подчинено индивиду никаким иным путем, как только тем, что оно будет подчинено всем им вместе(16).
В конце этого рассуждения Маркс определяет коммунизм как «устранение труда», который «потерял всякую видимость самодеятельности» и при котором индивиды, «лишенные всякого подлинного содержания жизни», стали «абстрактными индивидами».
3. «Тотальная мобилизация» (17)
Растущее значение живого знания вызвало глубочайшие изменения в характере труда. Деятельность самосоздания стала необходимой гранью всякой нематериальной трудовой деятельности и мобилизует те же способности и те же личные склонности, что и свободная деятельность в нерабочее время. Комб и Асп пишут:
В этом смысле можно говорить о «тотальной мобилизации» способностей и склонностей, включая чувства и эмоции [...]. Отныне мы уже не знаем, когда мы находимся «вне» работы и чего от нас работа может потребовать. В предельном случае уже не субъект присваивает себе труд, а труд присваивает себе субъекта [...]. Какой бы жалкой и бессмысленной ни была деятельность, какими бы презренными и достойными осмеяния ни были ее цели, она требует интеллектуальной и эмоциональной энергии индивида, его «виртуозности», того, что в его собственных глазах составляет его ценность. Однако если на работе мы проявляем свою художественную виртуозность, мы уже не можем «саботировать» эту работу, не вызывая презрения у самих себя и окружающих. Как может при этих условиях функционировать экономика нематериального, не подчиняя индивидов новой форме добровольного рабства? Как нам избежать того, чтобы вкладывать свое достоинство в недостойную работу?(18)
Во всяком случае, сейчас все крупные фирмы знают, что в рамках отношений найма не приходится ожидать от работников полной идентификации со своей задачей. Уже сам тот факт, что наем — это договор между двумя сторонами, свидетельствует о том, что эти две стороны различны, как различны и их интересы. В договоре найма скрыты потенции эмансипации, поскольку он ограничивает права работодателя и сводит обязанности наемного работника к выполнению определенной задачи. Тем самым проводится граница между сферами работы и личной, частной жизни.
Поэтому крупные фирмы стремятся превратить отношения трудового найма в отношения участия, предлагая незаменимым работникам фондовые опционы, — участие в капитале и прибылях фирмы. Однако это решение имеет лишь ограниченный эффект. Чем больше труд апеллирует к дарованиям сотрудника, к его способности продуцировать самого себя, к тому, что придает «ему ценность в его собственных глазах», тем больше эти способности стремятся выйти за рамки реализации лишь в пределах поставленной задачи. Работник будет постоянно стремиться доказать себе, что он стоит больше того, что делает на работе. Он захочет проявить свои умения во внерабочей или побочной рабочей деятельности, которую будет считать самоцелью. Так журналисты пишут книги, рисовальщики из рекламных агентств — картины, а компьютерщики проявляют свою виртуозность как хакеры и создатели свободных программ. Им важно спасти свою честь и не «продать душу». Чтобы спасти хотя бы часть своей жизни от тотального утилитарного применения, «работники нематериального труда» начинают приписывать своим игровым, спортивным, культурным и общественным занятиям, в которых самосоздание является самоцелью, большую важность, чем работе. Ален Лебоб сформулировал эту ситуацию в двух предложениях: «Самые блестящие выпускники университетов отказываются работать с полной отдачей. Они делают то, что от них требуется, однако свою душу хранят для себя и довольствуются тем, чтобы производить ожидаемое хорошее впечатление»(19).
4. Появление «самопредпринимателя» (self-entrepreneur)
Окончательное подчинение самосоздания капиталу натыкается на непреодолимую границу до тех пор, пока сохраняется различие между индивидом и предприятием и пока рабочая сила может сопротивляться своей полной мобилизации на нужды предприятия. Стоит указать на эту границу, чтобы тут же увидеть и возможность ее устранения: нужно лишь устранить различие между субъектом и предприятием, между рабочей силой и капиталом. Личность должна стать для самой себя предприятием, она должна сама рассматривать себя как рабочую силу, как постоянный капитал, требующий непрерывного воспроизводства, модернизации, расширения и утилизации. Она уже не подчинена внешнему принуждению, напротив, она превратилась в собственного производителя, работодателя и продавца, и вынуждена принять на себя все принуждение, необходимое для выживания и конкурентоспособности предприятия, которым она является. Короче говоря, нужно устранить отношение наемного труда.
Именно об этом и шла речь в выступлении Норберта Бензеля, называвшего «сотрудников» завода «предпринимателями». Они предприниматели не только потому, что стремятся к намеченным результатам, но и — прежде всего — потому, что сами управляют своей рабочей силой, выступающей как их постоянный капитал, независимо от занимаемого ими места в иерархии. Отношение найма должно исчезнуть, заявляли в начале 1990-х годов Чарльз Хэнди и Уильям Бриджес. Должны остаться лишь индивидуальные предприниматели, оказывающие индивидуальные услуги. Каждый работающий человек должен сам отвечать за свое здоровье, свою мобильность, свою способность приноровиться к меняющимся местам работы, как и за повышение уровня своих знаний. Люди должны управлять всей своей жизнью как человеческим капиталом, постоянно инвестировать в него средства путем курсов повышения квалификации и понимать, что продажная цена их рабочей силы зависит от того бесплатного, невидимого и добровольного труда, посредством которого они все время заново производят самих себя.
Крупная фирма сохранит теперь лишь небольшое ядро постоянных сотрудников с полным рабочим временем. Остальную часть «их» персонала — в 100 крупнейших американских фирмах она составляет 90 процентов — составляет меняющаяся масса внешних сотрудников с частичной, домашней или удаленной занятостью, действительно или по видимости самостоятельных, но при этом высококвалифицированных специалистов. Держа таким образом большую часть рабочей силы на расстоянии, фирма может сэкономить часть производственных затрат. Расходы на повышение квалификации, медицинское и пенсионное страхование внешние сотрудники должны частично или полностью оплачивать сами. Фирма покупает их услуги, обговаривая цену, которая действительна только для данного сотрудника, и сводит исполнителей в отношения конкуренции. Работодатель обеспечивает себе возможность значительно изменять требуемый от сотрудников объем работы, не заботясь о законном рабочем времени и не мучаясь с увольнениями, набором новых сотрудников или возмещениями.
Будущее принадлежит самопредпринимателям. Их процент среди трудящегося населения стремительно растет в Великобритании, Италии и Швеции. Исследовательский фонд Немецкого объединения профсоюзов (DBG) предлагает объединить самопредпринимателей в организации, сходные с профессиональными союзами или союзами работодателей(20), чтобы дать им возможность отстаивать свои тарифы.
5. Жизнь - это бизнес
Такое самопредпринимательство ведет к тому, что человек целиком и вся его жизнь превращаются в труд, сбываются на рынке. Жизнь становится «самым дорогим капиталом». Граница между частной жизнью и работой размывается, причем не потому, что рабочая и нерабочая деятельность требуют одних и тех же умений, а потому, что вся жизнь оказывается в плену экономического расчета и стоимости. Всякая деятельность должна допускать превращение в бизнес и, как пишет Доминик Меда, «отношение к самому себе и к другим мыслится исключительно в модусе денег»(21). Томас Аклемайер пишет:
На фоне проникновения неолиберальной утопии даже в массовую культуру [...] уже не только люди на руководящих постах оказываются перед требованием превратить свою жизнь в предприятие («Я-АО»). [...] Приставка «само-» становится важнейшим требованием к новой основной форме рабочей силы: самоуправление, самоорганизация, самостоятельная ответственность, самоэкономизация, самоинтеграция и т. д., все это в сочетании с активным самосбытом посредством перформативных стратегий саморекламы (22).
Самопродажа и даже самоотчуждение красноречиво воспеваются Пьером Леви:
В будущем все будут торговать. [...] Все непрерывно заняты превращением всех сторон жизни в бизнес: сексуальность, брак, зачатие, здоровье, красота, идентичность, познание, отношения, идеи [...]. Мы уже не можем точно сказать, когда мы работаем, а когда нет. Мы постоянно заняты проворачиванием разнообразных сделок [...]. Даже наемные работники становятся индивидуальными предпринимателями, управляющими своей карьерой, как маленькой фабрикой [...], постоянно готовыми приспособиться к новейшим тенденциям. Человек становится фабрикой [...]. Ни семья, ни нация не могут устоять перед этой тенденцией (23).
Самопродажа распространяется на все области жизни, все измеряется в деньгах. Логика капитала, жизни, превратившейся в капитал, подчиняет себе все сферы деятельности, в том числе и те, в которых самосоздание изначально было бесцельным проявление энергии, порождающим наилучшее развитие человеческих способностей. Вот как Пьер Леви пропагандирует тотальное подчинение самосоздания категориям рынка: «Наиболее полное «развитие личности» имеет следствием большую эмоциональную устойчивость и контактность, а также к лучший контроль за интеллектом, что влечет и лучшие экономические результаты» (там же).
По крайней мере, так видят будущее труда неолибералы: устранение наемного труда, ставшее общим правилом самопредпринимательство, превращение всего человека и всей жизни в «капитал», с которым каждый себя полностью идентифицирует.
Этот взгляд пренебрегает не только ненадежностью и необустроенностью существования, прерывностью, рисками, которые на современном этапе будут сопровождать всякую трудовую деятельность, как наемную, так и так называемую самостоятельную. Он умалчивает о том, что самостоятельные работники в большинстве случаев зависят от одного-единственного или от очень немногих крупных концернов, и эти концерны подчиняют их чередованию периодов гиперактивности с периодами безработицы. Он молчит и о том, что частные клиенты, которым самостоятельные работники продают свои услуги, сами подвержены всякого рода риску и очень редко обладают постоянной платежеспособностью.
Однако дело даже не в этом. Главной аксиомой либеральных защитников общества без наемного труда является утверждение, что вместе с отношением найма исчезнет и безработица. Если кто-то и окажется безработным, то только по причине недостаточной продаваемости своих знаний — недостаточной «нанимаемости». Такие люди сами должны позаботиться об улучшении этого положения. Для этого служат тайм-ауты, паузы и перерывы в трудовой деятельности, а также все увеличивающееся «свободное время». Workfare(24) в блэровском варианте, распространившаяся постепенно и на другие страны, отменяет пособие по безработице, превращая его в «пособие на поиск работы», причем «поиск работы» сам становится обязательной и требующей усердния «работой». При этом подразумевается, что безработный обязан приобретать знания, более востребованные на рынке, чем те, которыми он уже обладает. Самосоздание становится таким же «job», как любая другая работа.
Тотальная мобилизация личности как «человека-работника» поощряется, таким образом, и на государственном уровне. Однако успехи этой политики в борьбе с безработицей, ненадежностью существования и прерывностью трудовой занятости остаются весьма скромными. И это неудивительно: ведь главная ее цель — усилить господство капитала над трудящимися и внушить людям, что они сами виноваты в том, что остались без работы — более того, что рабочее место нужно им самим для самоуважения, однако они просто сами не умеют его заслужить.
Однако не все позволяют заморочить себе голову. Мощное давление, оказываемое власть имущими на трудящееся население с целью сохранить фикцию сохраняющегося общества труда, в котором «кто не работает, тот не ест», вызывает сопротивление и обратное давление. Требование достаточного и безусловного «пособия на существование» распространяется с 1995 года удивительно быстро. Оно должно не только помочь всем справиться с прерывностью, ненадежностью, разнообразными паузами в трудовой занятости. Оно должно также дать людям формы самодеятельности, социальное и культурное значение которых не измеряется в экономических категориях.
6. Две концепции пособия на существование
На самом деле параллельно существуют две концепции пособия на существование, причем иногда даже у одних и тех же авторов. Некоторые видят в нем способ спасти жизнь от товарных отношений и тотального превращения себя в стоимость. Другие, наоборот, понимают его как необходимую компенсацию за нерабочее время, которое, будучи временем на самосоздание, значительно повышает производительность труда. Эта вторая концепция содержит опасную ловушку. Поскольку она исходит из того, что капиталистический процесс производства получает пользу от всех способностей, профессиональных знаний и ресурсов человека, то она рассматривает жизнь в целом как производство постоянного человеческого капитала. Таким образом, вся деятельность человека, направленная на производство самого себя, сводится к экономическим целям. Поскольку все люди вносят свой вклад в общественное производство уже тем, что живут в данном обществе, они заслуживают, чтобы этот их вклад был оплачен пособием на существование.
Эта концепция не просто учитывает факт тотального использования человека в трудовом процессе, она этот факт легитимирует. Ведь если пособие на существование «оплачивает» невидимый труд как источник производительности видимого труда, то общество вправе требовать, чтобы этот незримый труд действительно как можно эффективнее способствовал увеличению продукта. Тем самым мы остаемся на уровне трудовой ценности и продуктивизма. За капиталом признается право требовать, чтобы люди развивали свои способности именно так, как это непосредственно выгодно предприятию и чтобы — как предписывается, в частности, «Договором о мультиактивности» (т. наз. Rapport Boissonat)(25) — капитал имел право это развитие контролировать.
Пособие на существование приобретает смысл «покушения на ценность труда» (Комб и Асп) только в том случае, если оно ничего не вознаграждает и ничего не требует. Напротив, его функция — ограничить сферу создания экономической стоимости и позволить расширение видов деятельности, не производящих ничего, что можно купить, продать или обменять на другой товар, т. е. ничего, что имело бы (в экономическом смысле) стоимость.
Пособие на существование должно избавить самосоздание от экономического принуждения и облегчить развитие личности вне сферы продуктивной для капитала целесообразности. Только способности, развитие которых является самоцелью, только бесполезная культура позволяют обществу поставить под вопрос происходящие в нем изменения и допытываться их смысла.
В наступающей экономике знаний основной конфликт состоит в антитезе между полной инструментализацией всех человеческих способностей, с одной стороны, и тем абсолютным, вне всякой заранее заданной мерки, расцветом творческих способностей человека, о котором говорил Маркс, с другой. На карте стоит не больше, не меньше, как право всех на неограниченный свободный доступ к не являющимся ничьей собственностью коммуникативным формам распространения знаний и культуры.
П. «Нематериальный капитал»
1. Кризис понятия «стоимости»
Выражение «экономика знаний», если только это не чистая метафора, означает фундаментальные изменения экономической системы. Оно указывает на то, что знания стали основной производительной силой, и что, следовательно, основные продукты общественной деятельности — уже не кристаллизованный труд, а кристаллизованные знания. Кроме того, оно означает, что меновая стоимость материальных и нематериальных товаров зависит в конечном счете не от количества содержащегося в них совокупного общественного труда, а в первую очередь от содержания в них знаний, информации и интеллекта. Уже не измеримый единой мерой абстрактный общественный труд, а содержание знаний становится важнейшей общественной субстанцией всех товаров, основным источником стоимости и прибыли, а следовательно, по мнению многих авторов, основной формой труда и капитала.
Знания, каковы бы они ни были, не могут, в отличие от совокупного общественного труда, быть переведены в абстрактные единицы и измерены с их помощью. Они не сводятся к определенному количеству абстрактного труда как его результат, продукт или эквивалент. Понятие «знаний» охватывает широкий спектр разнородных способностей, способностей, не измеримых общей мерой. Таковы сообразительность, интуиция, художественные способности, образованность, обучаемость и умение приспособиться к неожиданным ситуациям. Эти способности, в свою очередь, требуют разнообразных знаний, талантов и навыков.
Разнородность так называемой «когнитивной» трудовой деятельности и ее продуктов, а также обуславливающих ее форм знания, делает величину и соотношение стоимости товаров в значительной мере непредсказуемыми. В таблицах расценок на труд полно противоречий. Унифицировать и стандартизировать все параметры труда невозможно. Это видно по безуспешным попыткам пересчитать их качественное измерение в количественное, или провести мелочное нормирование до секунды, не способное учесть требуемое «коммуникативное» качество оказываемой услуги.
Невозможность измерить труд ведет к невозможности измерить стоимость. Когда общественно необходимое время на производство продукта неопределимо, это неизбежно влияет и на меновую стоимость продукта. Все более качественный и все менее измеримый характер труда ставит под вопрос релевантность понятий «прибавочный труд» и «прибавочная стоимость». Кризис измерения стоимости заставляет пересмотреть саму сущность этой категории, а тем самым и систему эквивалентностей, на которых основывается товарный обмен.
В экономическом смысле «стоимость» по-прежнему означает меновую стоимость товара по отношению к другим товарам. Она относительна по самой своей сути и отвечает не на вопрос «Что есть стоимость?», а на вопрос «Сколько это стоит?». «Стоимость» обозначает различные количества различных товаров, за которые можно выменять определенное количество какого-то определенного товара, т. е. отношение эквивалентности. Она превращает каждый товар в нечто, что можно обменять на все остальные товары в определенных пропорциях, определяемых отношением эквивалентности.
Само отношение эквивалентности выражается в единицах особого товара, служащего мерилом: денег. Стоимость денег, как и прочих товаров — всего лишь меновая стоимость, их так называемая «покупательная способность». Таким же образом стоимость товара «рабочая сила» равна стоимости товаров, на которые трудящийся может ее обменять — «покупательной способности» оплаты, которую он получает за реализацию своей рабочей силы(26).
Понятие стоимости в экономическом смысле как меновой стоимости применимо лишь к товарам — к предметам и услугам, произведенным с расчетом на обмен. То, что не произведено человеческим трудом, и тем более то, что не может быть произведено или обменено, а также не предназначено для обмена, не имеет экономической стоимости. Это касается, например, природных ресурсов, которые нельзя ни произвести, ни сделать собственностью, ни «оценить». В принципе это верно также для всеобщего достояния, которое, как, например, культурное наследие, не может быть ни распределено между собственниками, ни обменено на что-то другое. Конечно, можно завладеть природным или культурным общественным достоянием. Достаточно приватизировать возможности доступа к нему, чтобы заявить свои права на этот доступ. В таком случае общественное достояние превращается в псевдотовар, обеспечивающий доход продавцам доступа к нему. Мы еще увидим, что контроль над доступом — это основной способ превращения нематериальных предметов в псевдокапитал.
Эти предварительные замечания дают нам возможность перейти теперь к вопросу о «стоимости» живого знания и формальных познаний. Живое знание — существенный компонент культурного наследия. Оно охватывает повседневные навыки и умения, на основе которых выстраиваются профессиональные, имеющие стоимость компетенции, представляющие из себя так называемый «человеческий капитал» работников.
В отличие от живого знания, научно-технические знания поддаются формализации. Эти знания можно отделить от их живого носителя, распределить и передать во всеобщее использование. Кроме того, они создаются во «всеобщем общении» (Маркс), посредством взаимодействия и коммуникации между исследователями, учеными и техническими исполнителями. Еще Томас Джефферсон говорил, что это знание не предназначено для того, чтобы быть частной собственностью.
Кроме того, его рыночный сбыт наталкивается на следующее препятствие: формализованные знания невозможно свести к общей измеримой общественной субстанции стоимости, без чего невозможно определить для них отношение эквивалентности. Невозможно представить себе рынок формальных знаний, на котором они продавались бы по меновой стоимости. Поскольку их невозможно измерить в величинах стоимости, оценка их представляет такие же сложности, как и оценка произведений искусства.
Невозможность выразить формализованное знание в абстрактных единицах стоимости вынуждает капитализм знаний к фиктивной и чисто умозрительной оценке «капитала знаний». Ведь он в принципе не может обращаться со знанием и его функционированием иначе, чем с капиталом. Он не может отказаться от оценки, подсчета и присвоения этой производительной силы, не сводимой к категориям политической экономии. Поэтому для капитала чрезвычайно важно «капитализировать» знание, чтобы оно отвечало важнейшим условиям, при которых капитал существует и функционирует как капитал, а именно: знание должно экономить больше труда, чем стоило его приобретение; труд его реализации должен контролироваться капиталом; оно должно стать исключительной собственностью фирмы, которая реализует его в своих материальных или нематериальных товарах.
Но прежде чем разобраться, как именно формализуемые знания и живое знание могут функционировать в качестве нематериального капитала, нам нужно точнее определить различие между тем и другим.
2. Живое знание, стоимость и капитал
Живое знание — это прежде всего практическое умение, способность, не обязательно включающая в себя формализуемые и систематизируемые знания. Большая часть живых, воплощенных умений никак не может быть формализована. Их нельзя преподать, им обучаются на практике, так сказать, в школе жизни. Они возникают благодаря способности субъекта работать над собой и создавать самого себя, и передаются таким же образом. Это относится как к спорту, так и к ручным умениям и искусствам. При настоящем овладении подобное умение так входит в плоть и кровь человека, что он не может вспомнить, как мог когда-то этого не уметь.
То же относится к неписаным законам социальной деятельности и человеческих отношений. Здесь применяются неписаные правила обихода, не требующие осознания и формализации и подобные в этом грамматическим правилам языка. Всякая разумная педагогика должна учитывать, что путь от знания, умения, навыка к познанию имплицитных законов, правил и приемов намного короче, чем обратный путь. Например, тот, кто станет учиться языку, изучая грамматику, должен пройти долгий путь, прежде чем сможет говорить на этом языке. Напротив, тот, кто практически говорит на языке, без труда может выучить грамматические правила, задав себе вопрос, как функционирует тот язык, на котором он умеет говорить, не зная правил.
Культура тем богаче, чем с большей легкостью общее знание, из которого она соткана, способно интегрировать новые научно-технические открытия и превращать их в живое опытное знание. И напротив, культура тем беднее, чем в большей степени общество превращает общее знание в формализуемые и систематизируемые познания. Во 2-ой половине XX века большая и все большая часть обиходного знания — того, которое Иван Иллич называл «народным», — была превращена в сертифицированные профессионализированные знания, с целью превратить их в поддающиеся тарификации услуги. Рост профессионализации дисквалифицировал навыки и отношения, основанные на обиходном знании, и заменил их профессиональным трудом с его свойствами товара.
Однако профессионализации не удается превратить все применяемые специалистами формы знаний в формальные сведения и приемы, отраженные в законе. Довольно значительный остаток не поддается формализации. Продукт профессионального труда остается отмеченным личностью произведшего его работника в той мере, в какой результат труда не сводится целиком к выученным и формализуемым познаниям. В самом деле, этот результат — реализация знаний в единственной форме, в которой их можно объективировать, а именно в виде действия, в котором эти знания проявляются. Производство же подобных действий с необходимостью включает в себя компонент самосоздания и самоотдачи. Это совершенно очевидно в профессиях, непосредственно работающих с людьми (образование, здоровье, социальная работа), а также в художественных сферах, таких как мода, дизайн и реклама.
Следовательно, измерить стоимость труда тем труднее, чем сильнее в нем компонент самоосуществления и самоотдачи, чем в большей степени несравнимый личный характер произведенного труда придает ему стоимость, не исчерпывающуюся меновой. Крайний случай — когда личное умение превосходит норму профессиональной компетентности и предстает искусством, а его реализующий — виртуозом. Его имя оказывается сравнимо с маркой или фирмой. Поскольку его достижения не поддаются измерению и сравнению, они становятся источником монопольных доходов.
Формы общего знания, активизируемые в нематериальном труде, существуют лишь в живой практике и благодаря ей. Они не были приобретены или созданы в расчете на их применение в определенной работе. Их нельзя ни отделить от производящих работу членов общества, ни измерить в денежном эквиваленте, ни купить, ни продать. Они возникают из обиходного опыта общественной жизни и не могут быть приравнены к постоянному капиталу. Кристиан Марацци говорит по этому поводу в своей новаторской работе о «новом постоянном капитале», у которого отсутствуют традиционные признаки. Его нельзя присвоить, он неделим, не поддается количественному измерению и локализации. «Другими словами, новый постоянный капитал состоит из всей совокупности общественных и личных отношений, из тех способов, которыми производится и воспринимается информация, которая сперва должна накопиться в рабочей силе, чтобы ее можно было затем активизировать в ходе производственного процесса»(27). Я бы добавил: не только в ходе, но и помимо производственного процесса. Этот «новый постоянный капитал» не представляет из себя аккумулированный труд и не может принимать форму стоимости. Он является общественным по самой своей сути, общим для всех.
3. Формальное знание, стоимость и капитал
Вопрос о соотношении формального и живого знания представляется важнейшим как с социальной, так и с культурной точки зрения. Можно ли согласовать научно-технические знания с живым опытным знанием и интегрировать их в общую культуру? Или они, вместо того, чтобы обогащать и питать эту культуру, напротив, ведут к ее отмиранию? Ответ зависит одновременно от направления и содержания производства этих знаний, и от способности общей культуры к их осмыслению.
Но историю индустриализации можно прочитать, в частности, как историю все более глубокого расхождения между общей культурой и развитием научно-технических знаний. Системный характер этого расхождения ясно виден в истории мануфактуры и «автоматической фабрики», которую рисует Маркс в Капитале (т. I, гл. 12—13) с многочисленными ссылками на Адама Фергюсона, Эндрю Юра и Уильяма Томпсона. Там находится, в частности, следующая цитата из Томпсона: «Человек науки отделяется от производительного рабочего целой пропастью, и наука, вместо того чтобы служить в руках рабочего средством для увеличения его собственной производительной силы, почти везде противопоставляет себя ему. [...] Познание [knowledge] становится орудием, которое способно отделиться от труда и выступить против него враждебно» (28). Из Фергюсона Маркс цитирует следующую формулировку: «И самое мышление в этот век разделения труда становится особой профессией» (29). Согласно Марксу, как независимая от труда производительная сила, поставленная на службу капиталу,
наука [...] посредством машины воздействует [на рабочего] как чуждая сила, как сила самой машины. Присвоение живого труда посредством овеществленного труда [...], которое заложено в понятии капитала, в производстве, основанном на машинах [...] положено как характер самого процесса производства. [...] Рабочий выступает как излишний, если только его деятельность не обусловлена потребностью [капитала]. Он лишь живое приложение к машине(30).
Следовательно, научно-техническое знание, как господство над живым трудом и подчинение его машине, не только с самого начала находится на стороне капитала, оно является средством, с помощью которого постоянный капитал выколачивает прибавочный труд. Обладатели этого знания, инженеры, явно стоят идеологически на стороне капитала. Они обладают властью приказывать. Они представляют работодателя и отвечают за управление капиталом и его использование. На этом этапе формализуемое знание находится «в голове» «офицеров производства», а также в материальных средствах производства, как сила, господствующая над трудом(31). Это знание еще не существует как «нематериальный» капитал, который отделен и отделим от своего носителя и может быть произведен помимо него.
Решающий шаг в направлении самостоятельного производства знания и его «капитализации» был сделан в 1880 г., когда Карл Дуйсберг, директор фирмы «Байер», провел индустриализацию исследовательской работы на химическом производстве. При этом производство формального знания было подчинено тому же иерархическому разделению труда, фрагментации рабочих задач и отделению интеллектуального труда от физического, что и в производстве самой продукции. Цель была той же самой: воспроизвести в сфере производства знаний тройное отчуждение, которое позволило капиталу с помощью мануфактур разорить самостоятельных ремесленников и сделать отношения найма всеобщими. Тогда у трудящихся были отняты средства труда, их власть над условиями и способами работы, а также власть над продуктами труда. Средства труда стали исключительной собственностью капитала, он стал определять труд и трудовые отношения и присваивать себе продукты производства. Но в индустрии знаний продукты сами по себе не являются товаром. Научно-технические и формальные знания производятся не ради их меновой стоимости, а ради того, чтобы придать стоимость товару — например, лекарству — в котором воплощается знание. Их потребительская стоимость несомненна, но их денежная стоимость так же непредсказуема, как успех исследований и расходы на внедрение. Как пишет Энцо Руллани:
Ни марксистская, ни либеральная (ныне господствующая) теория стоимости не в состоянии объяснить процесс превращения знания в стоимость. [...] Действительно, затраты на производство знания крайне неопределенны (...) и, прежде всего, они принципиально отличны от затрат на его воспроизводство. Как только произведен первый экземпляр, необходимые затраты на воспроизводство других стремятся к нулю (если знание подлежит кодификации). В любом случае, эти затраты не сопоставимы с изначальными.(32)
Разумеется, эти замечания особенно применимы к знаниям, получившим вид компьютерных программ. Их разработка и перевод на цифровой язык зачастую стоят дорого, в то время как воспроизводиться программное обеспечение может почти бесплатно в практически неограниченных количествах. То же самое было верно и для фармацевтического производства Дуйсберга. Таблетки того или иного лекарства могут производиться в неограниченном количестве, и затраты на их производство в конечном счете невелики, независимо от того, сколь дорого обошлась разработка действующего вещества. Поэтому и следующее замечание Рулани можно применить к любому товару, где затраты на производство отдельной единицы крайне незначительны, а материальная субстанция — лишь малоценный носитель нематериального, интеллектуального, художественного или символического содержания, как, например, в случае генетически модифицированных семян:
Таким образом, меновая стоимость знания целиком зависит от практической возможности ограничить его свободное обращение, т. е. юридическими (патенты, авторские права, лицензии, контракты) или монополистскими способами ограничить возможность копировать, подражать, «перепридумывать», перенимать знания других. Иными словами, стоимость знания не является продуктом естественной редкости, но вытекает исключительно из тех ограничений доступа к знанию, которые устанавливаются институционально или явочным порядком. Конечно, этим ограничениям удается лишь временно затормозить копирование, переоткрытие и вторичное овладение потенциальными производителями. Но в целом редкость знания проистекает из способности «власти», какого бы характера она ни была, временно ограничить его распространение и регламентировать доступ к нему(33).
Это отчасти объясняет, почему и в каком отношении «когнитивный капитализм функционирует иначе, чем просто капитализм». Прежде всего он должен найти адекватный ответ на совершенно новую ситуацию. Знания — его основная производительная сила — это продукт, возникающий главным образом из коллективной неоплачиваемой деятельности, а именно из «самосоздания» и «личного самосовершенствования». Значительную его часть составляет «общий интеллект», общая культура, живое, основанное на жизненном опыте знание. У него нет меновой стоимости. Это означает, что все и каждый могут по желанию свободно распространять его, например, в интернете. С другой стороны, та часть knowledge, которая изначально не поддается обобществлению — а именно, формализованные знания, отделимые от своих производителей и существующие только в силу своего целенаправленного производства, — также потенциально бесплатно, поскольку оно может при незначительных затратах воспроизводиться и распространяться в неограниченных количествах, не обязательно принимая денежную форму стоимости. Кроме того, благодаря интернету, оно общедоступно, по крайней мере, в принципе, а это значит, что основная производительная сила и основной источник стоимости впервые могут быть отделены от частной собственности.
Однако собственно «революционное» новшество состоит даже не в этом. Оно состоит в том, что формальные знания, отделенные от какого бы то ни было продукта, в который они облечены или могут быть облечены, могут самостоятельно продуктивно функционировать в форме программного обеспечения. Они могут организовывать и регулировать сложное взаимодействие между большим числом участников и переменных. Они могут проектировать и управлять машинами, приборами и гибкими изготовляющими системами. Одним словом, они могут играть роль постоянного капитала, подставляя аккумулированный, «мертвый» труд на место живого труда, как материального, так и нематериального. Поскольку предельные издержки программного обеспечения крайне невелики, оно может сэкономить намного больше труда, чем его собственная стоимость, причем в гигантских, еще недавно немыслимых масштабах. Это означает, что формальные знания разрушают несоизмеримо больше «стоимости», чем позволяют создать. Другими словами, они экономят огромное количество оплачиваемого общественного труда и тем самым уменьшают (денежную) меновую стоимость растущего числа продуктов и услуг.
Формализуемые знания открывают тем самым перспективу экономического развития в сторону экономики изобилия, то есть, в частности, такой экономики, при которой производство, требующее все меньше непосредственного труда, распределяет все меньше платежных средств.
В тенденции (меновая) стоимость продуктов падает. Рано или поздно это должно привести к падению (денежной) стоимости всего произведенного богатства, к сокращению объема прибыли — и, возможно, к краху производства, основанного на меновой стоимости. Экономика изобилия ведет в тенденции к бесплатной экономике, к формам производства, кооперации, обмена и потребления, основанных на общинном духе и общинной форме жизни, и, возможно, на новых платежных средствах. «Когнитивный капитализм» действительно представляет из себя кризис капитализма как такового. Призрак его краха бродит с 1980-х годов не только по тем странам, которые уже его переживают или приближаются к этому.
В этой ситуации перед капиталистической экономикой встает двойная проблема: платежеспособность спроса на продукты, производимые все меньшим количеством труда, и «капитализация» и реализация одного из продуктов, а именно знаний, которые капитал должен присвоить себе, чтобы заставить функционировать как «нематериальный капитал».
Это присвоение не обязательно должно быть прямым. Чтобы сохранить контроль над знаниями и воспрепятствовать тому, чтобы они стали в изобилии всеобщим достоянием, капиталу достаточно присвоить доступ к знанию, в особенности в интернете. Доступ и средства доступа становятся основным предметом важнейшего конфликта. Я еще вернусь ниже к этой теме. Сначала необходимо тщательно исследовать, как происходит превращение знания в нематериальный капитал и как обеспечивается реализация этого в значительной степени фиктивного капитала установлением монополий. Очень показательны в этой связи тенденции, которые выявляет Джереми Рифкин в своей книге Эра доступа (34).
4. Превращение формализованного знания в нематериальный капитал
От чуда к миражу. На основании большого массива наблюдений Ривкин описывает развитие «новой экономики» (не путать с new economy, основанной на т. наз. start-up, «интернет-компаниях»). Новое в ней то, что она получает «прибавочную стоимость» не из «прибавочного труда». В «новой экономике» «стоимость» продуктов должна зависеть от их уникальных качеств. Они должны обеспечить фирме клиентуру, которая из убеждения и верности покупает или берет у нее на прокат последние новинки.
Новую концепцию реализации можно вкратце описать так: нематериальная сторона продукта получает намного большее значение, чем его материальная реальность, и их символическая, эстетическая или социальная стоимость превосходит потребительскую стоимость и затушевывает меновую стоимость. Источник большей части прибыли заключен в нематериальном измерении товара. Его «материализация с экономической точки зрения второстепенна». Предприятия перерабатывающей промышленности становятся вассалами фирм, чья продукция и капитал в значительной мере нематериальны.
К примеру, все больше фирм берут свой материальный постоянный капитал (здания, машины, транспортные средства, оборудование) напрокат, вместо того чтобы приобретать их в собственность. | |
